Эвакуированные из Дюнкерка солдаты обедают на лондонском вокзале. 31 мая 1940 года // Фото: Wikipedia / Saidman (Mr), War Office official photographer
Эвакуированные из Дюнкерка солдаты обедают на лондонском вокзале. 31 мая 1940 года // Фото: Wikipedia / Saidman (Mr), War Office official photographer
После войны многие историки — Себастьян Хафнер, Бэзил Лиддел-Гарт, Уильям Ширер — предполагали, что в мае 1940-го Адольф Гитлер мог намеренно дать «стоп-приказ» своим войскам и позволить британцам уплыть домой по своим причинам. В XXI веке эту теорию часто воспринимают почти как подтверждённый факт. Утверждается, что фюрер якобы уповал на общественное мнение в Соединённом Королевстве: мол, англичане увидят в нём миротворца и пойдут на почётный мир. Но расчёт сработал в обратную сторону — конечный финал Второй мировой и лично Гитлера известен каждому. Только действительно ли диктатора погубил именно внезапный приступ милосердия?
Прежде всего, стоит понять, почему в конце мая 1940-го перед союзниками на севере Франции встал безрадостный выбор — капитуляция, смерть или бегство? Поверхностный взгляд здесь тайн не находит.
С одной стороны мы видим вымуштрованные колонны вермахта: совершенную машину блицкрига с неудержимыми «панцерами», беспощадными «штуками» Ju-87 и другими плодами сумрачного германского гения. С другой же — застигнутые врасплох британские, французские и союзные им войска, во всех смыслах не готовые к большой войне. Кажется, что по-иному их столкновение весной-летом 1940-го закончиться не могло.
Однако реальность куда сложнее устоявшихся представлений. Есть разные оценки соотношения сил вермахта и его противников (армий Франции, Бельгии, Нидерландов и Британского экспедиционного корпуса), но нигде авторы не отводят немцам безоговорочного преимущества ни в живой силе, ни в количестве техники. Нельзя сказать и что Германия обладала неким чудо-оружием.
Например, французский танк S-35 превосходил германские Pz-III и IV по всем ключевым параметрам. Но Третья республика, как вспоминал потом Шарль де Голль, сажала туда экипажи из кое-как переученных кавалеристов, которых отцы-командиры не всегда баловали такими «мелочами», как радиосвязь или бронебойные снаряды. Поэтому неудивительно, что поля битв обычно оставались за немецкими, а не французскими танкистами. Словом, Рейх превосходил своих жертв не в ресурсах, а в умении ими пользоваться.
Особенно плохо с эффективностью всё было у Франции, которой в первой антигитлеровской коалиции выпало играть особую роль. Её армия несопоставимо превышала силы партнёров, а ключевые сражения кампании никак не могли миновать французские рубежи. В стране объявили мобилизацию, перевели экономику на военные рельсы, но при этом так и не нашли лидеров, способных повести сограждан и союзников в бой. Премьер-министр Поль Рейно представлял стереотипного политика, способного на верные слова, но бессильного претворить их в жизнь. А главковерх воюющей армии Морис Гамелен служил живым олицетворением присказки про генералов, которые готовятся к прошедшим войнам.
Вся стратегия Гамелена базировалась на одной уверенности, что Вторая мировая станет римейком хорошо ему знакомой Первой. Генерал рассчитывал, что немцы, как и 26 лет назад, попробуют вторгнуться в его страну через Бельгию. Поэтому основные силы армии должны бдеть на самом севере страны и быть готовыми прийти на выручку соседям. Ну а до той поры французам стоит ждать и уповать на крепость небезызвестной линии Мажино — комплекса фортификаций вдоль франко-германской границы, названных в честь покойного министра обороны.
«Линия Мажино — это одна из величайших в истории иллюзий […]. Французы считали, что линия укреплений, построенных в соответствии с принципами современного инженерного искусства, с личным составом, укрытым глубоко под землёй, с орудиями, прикрывающими все подступы, может преградить путь противнику на довольно длительное время»
— Дэвид Дивайн, британский историк
Однако 10 мая 1940-го нацисты сделали всё несколько иначе. После восьми месяцев Drôle de guerre они приступили к выполнению плана Gelb («Жёлтый») авторства главного идеолога блицкрига генерала Эриха фон Манштейна. С севера у агрессора наступала вспомогательная группа армий «B», а основная группировка «А» внезапно ударила с юго-востока — в Арденнах, холмистой области на стыке границ Франции, Бельгии и Люксембурга.
Гамелен и его офицеры в своё время переоценили рельеф Арденн и сочли наступление посреди них невозможным. И положение коалиции очень быстро стало отчаянным.
13 мая немцы — конкретно 7-я дивизия легендарного Эрвина Роммеля — форсировали ключевой водный барьер в зоне боёв, реку Маас. Затем достижение будущего Лиса Пустыни повторили другие соединения вермахта, соединившись у Седана. Войска союзников же врассыпную отступали в разные стороны.
На севере Франции образовался «анклав» из французской 1-й армии, британского корпуса и остатков бельгийских сил — с каждым днём он всё больше отдалялся от основной линии фронта. 14 мая на одного союзника стало меньше: оружие сложила нидерландская армия. 16 мая свеженазначенный британский премьер Уинстон Черчилль спешно прибыл в Париж. Там иностранцу быстро посоветовали оставить все надежды.
«Тогда я спросил: “Где же стратегический резерв?” и, перейдя на французский, повторил: “Оù est la masse de manoeuvre?”. Генерал Гамелен повернулся ко мне, покачал головой, пожал плечами и ответил: “Aucunе” [“Его нет”]».
— Уинстон Черчилль
19 мая командование французской армией принял генерал Максим Вейган. Замена Гамелена будто бы давала надежду отбиться от немцев — новый военачальник, по общему мнению современников, превосходил предшественника по деловым качествам. Но, во-первых, к тому времени стратегическая обстановка для коалиции ухудшалась по экспоненте (к 20 мая немцы уже вышли к Ла-Маншу у городка Амьен). Во-вторых, сомнения внушали политические взгляды Вейгана — ультраправого антиреспубликанца и махрового антисемита.
Поначалу, правда, этот генерал пытался переломить ход войны. Вейган рассчитывал стабилизировать фронт по реке Сомме и уповал, что окружённые на севере войска могут пробиться к своим. 21–22 мая французы с британцами действительно контратаковали под северным городком Аррас и даже опрокинули там уже упомянутую роммелевскую 7-ю дивизию.
Однако тактический успех не обернулся стратегическим, и произошло это отчасти по вине англичан. В решающий момент командовавший островитянами генерал Джон Горт испугался риска попасть в окружение. Он приказал идти от Арраса дальше на север, поближе к морю и родному Туманному Альбиону. Можно только догадываться, какие чувства в тот момент обуревали Вейгана: «Положение становится всё хуже, англичане не наступают на юг, а отступают к портам».
Французы возмущались расчётливостью британцев точно так же, как и те негодовали от неорганизованности своих континентальных союзников. Взаимные предубеждения крепли. А генерал Горт никак не хотел стоять насмерть за Францию. Будучи честным служакой, этот офицер совсем не являл военного гения и после прорыва линии Мажино думал не столько о союзническом долге, сколько о возвращении домой своих людей.
Ещё 19 мая Горт решился идти к Дюнкерку и уведомил командование на родном острове о намерении оставить обречённую Францию через Ла-Манш. Там ход мыслей генерала в целом одобрили. Не позже 22 мая вице-адмирал Бертрам Рамсей де-факто начал подготовку эвакуации. При этом официально англичане лишь 26-го числа объявили о запуске операции «Динамо» и только тогда же уведомили о ней французских союзников — разумеется, эта задержка не привнесла доверия в отношения Лондона и Парижа.
Третьего союзника, Бельгию, британцы вообще не ввели в курс дела. Впрочем, Брюссель явно агонизировал — его капитуляцию нацисты приняли 28 мая.
Между этими приготовлениями и состоялось то самое событие, что впоследствии заложило легенду о «доброй воле Гитлера». 23 мая командующий немецкой группой «А» генерал Герд фон Рундштедт скомандовал подчинённым приостановить наступление в окрестностях Дюнкерка.
Рундштедт не собирался миловать сбившихся рядом противников. Немец руководствовался нормальной логикой полководца:
1) болотистая местность вокруг Дюнкерка плохо подходила для манёвренной танковой войны;
2) группа «А» за две недели прошла с боями около 350 километров от Арденн до Ла-Манша и нуждалась в отдыхе и перегруппировке;
3) потери бронетехники в её отдельных танковых подразделениях составляли до 30–50%.
24 мая действия Рундштедта поддержал лично Гитлер. Диктатор на правах главковерха немецкой армии прибыл в штаб генерала в местечке Шарлевиль-Мезьер, ознакомился с ситуацией и подписал директиву верховного командования № 13. Спустя годы историки будут трактовать её как спасительную для людей Горта, хотя фюрер в тот момент (как, впрочем, и всегда) не думал ни о каком милосердии к врагу.
Первый пункт документа по-военному ясно гласил:
«Нашей ближайшей оперативной задачей является уничтожить концентрическим ударом северного крыла окружённые в Артуа и [Французской] Фландрии [две исторические области севера Франции] франко-англо-бельгийские силы, а также выйти на побережье Ла-Манша в указанном ранее районе и закрепиться на нём»
Но дьявол крылся в мелочах. Гитлер и его свита рассудили, что группировка Горта и прибившиеся к ним остатки франко-бельгийских сил деморализованы и дезорганизованы. Додавить их — не бог весть какая задача, с этим справятся пехотинцы и артиллеристы при поддержке авиации. А вот куда более ценные для блицкрига мотопехоту и танковые части стоит готовить к прорыву вглубь Франции, уже непосредственно к Парижу (об этом говорилось во втором, куда более развёрнутом пункте директивы).
Фюрера явно пугал призрак Марны–1914. В начале Первой мировой немцы тоже успешно вторглись во Францию, оккупировали её северные регионы, но не смогли развить успех и окончательно разбить противника. Поэтому в 1940-м Гитлер рвался на юг, а зачистку Артуа с Фландрией расценил как второстепенную задачу. Немецкие генералы с общей идеей своего диктатора были согласны. Считалось, что враг обречён: морская эвакуация в условиях войны невозможна, несмотря на обманчиво смешные 75 километров до Англии по морской глади. Словом, у «томми» нет никакого выхода, кроме капитуляции.
30 мая глава германского генштаба Франц Гальдер в своём дневнике радостно констатировал: в Дюнкеркском котле якобы началось разложение вражеских войск, оборону кое-как держит лишь незначительная часть группировки. Но дальнейшие события на берегу Ла-Манша пошли вопреки ожиданиям Гальдера и его товарищей.
Важно понимать: пока Гитлер и его генералы корректировали свои планы, немецкие солдаты на передовой совсем не предавались приятному безделью. «Стоп-приказ» Рундштедта носил локальный характер, бои возобновились уже спустя сутки.
Так, 24 мая 10-я танковая дивизия вермахта подошла к порту Кале всего в 42 километрах от Дюнкерка. Командовавший крошечным британским гарнизоном бригадир Клод Николсон в безнадёжной ситуации отказался сдавать городок и принял бой. 27 мая Николсон, правда, всё равно капитулировал, но он выиграл 2–3 суток, бесценные для организаторов и участников операции «Динамо».
Похожим образом действовали все английские офицеры по периметру Дюнкеркского котла. Они сопротивлялись максимально ожесточённо, в результате «мешок» союзников сжимался куда медленнее, чем рассчитывали немцы. На руку британцам играла и военная бюрократия нацистов. Артуа и Французская Фландрия из зоны ответственности группы армий «А» переходили к более слабой группировке «В» — эта деталь чуть уравновесила силы под Дюнкерком. Наконец, до наступления календарного лета на севере Франции стояла исключительно пасмурная погода, мешавшая налётам люфтваффе на окружённых.
Однако ключевым фактором в этой истории всё-таки стала работа британского Адмиралтейства — при деятельной помощи части французского флота. Адмирал Рамсей к концу операции собрал для спасения соотечественников около 400 военных кораблей и примерно столько же гражданских транспортов. Их экипажи, несмотря на действия вражеских подлодок и авиации, самоотверженно подходили к молам Дюнкерка и второй точке эвакуации, пляжу Мало-ле-Бена, и поднимали на борт не веривших своему счастью солдат.
Первоначально британское командование рассчитывало, что вермахт «даст» им на «Динамо» два дня, за которые моряки успеют вывезти 45 тысяч солдат. И всё пошло не по плану: из-за многочисленных сложностей (начиная с мелководья перед пляжами Дюнкерка) англичане 26–27 мая спасли вдвое меньше, чем планировалось. Но эту неприятность с избытком компенсировали две приятные неожиданности. Королевские ВВС в де-факто уже вражеском небе навязали люфтваффе более-менее равный бой, а на земле один из корпусных командиров у Горта, генерал Алан Брук — в будущем фельдмаршал и глава Генштаба — экстренно скрепил трещавший Дюнкеркский периметр.
В итоге вместо расчётных двух суток моряки получили целых девять дней. И полученный подарок от королевской авиации и генерала Брука не мог не сказаться на итогах операции. Изначальные десятки судов обернулись вышеупомянутыми флотилиями в сотни транспортов, от крейсеров до рыбацких траулеров. Соответственно, и счёт спасённым из Дюнкерка быстро пошёл не на тысячи, а на десятки тысяч солдат.
«Войсковые транспорты, сконструированные специально для плавания в Ла-Манше, обладали нужной скоростью и вместительностью. Например, «Роял Соврин» пришвартовался к восточному молу в 4:45, отошёл, заполненный до предела эвакуируемыми, в 5:45, прибыл в Мергейт в 12:15, за час 15 минут освободился и в 17:30 вернулся [в Дюнкерк]. В 18:20 капитан корабля уже докладывал, что “начал посадку войск с берега”».
— Дэвид Дивайн, британский историк
Всего с 26 мая по 4 июня союзники эвакуировали около 338 тысяч солдат: около 200 тысяч британцев, больше 120 тысяч французов и примерно 20 тысяч бельгийцев, нидерландцев и других союзников.
Ценой этого спасения стали, прежде всего, обильные трофеи для всё-таки ворвавшегося в Дюнкерк вермахта. Немцам досталось около 600 танков, более 2300 артиллерийских орудий и почти 64 тысячи военных автомашин и грузовиков. Счёт же трофейным боеприпасам, горючему и снаряжению шёл на тысячи тонн. И этим издержки «Динамо» отнюдь не исчерпывались.
Один из главных парадоксов Дюнкеркской эвакуации состоит в том, что она не укрепила, а дополнительно ослабила и без того расшатанный франко-британский альянс. Англичане ввели главкома союзников Максима Вейгана в курс операции «Динамо» уже после её начала, а отдельные командующие узнали о ней и того позже. Разумеется, французские офицеры не могли не воспринять эвакуацию как трусливое бегство «ростбифов» за спинами у истекающей кровью дружественной армии.
Тем более, что вплоть до 30 мая сами англичане — за редкими исключениями — не сажали иностранцев в Дюнкерке на свои суда. После личного приказа Черчилля это недоразумение устранили, но драгоценные дни были уже упущены. В итоге не меньше 40 тысяч французов не успели на корабли союзников и попали в немецкий плен. Так что «Динамо» вбило ещё один клин между Парижем и Лондоном, и это летом 1940-го способствовало росту пораженческих и антибританских настроений во Франции (собственно, видным деятелем коллаборантского режима Виши станет лично генерал Вейган).
«Англичане утаивали от нас свои планы эвакуации, хоть мы и держали с ними тесную связь. Конечно, в Париже про них в конечном счёте не узнать не могли. И в значительной мере это ухудшило отношения между двумя правительствами в этот трагический период нашей ещё общей войны»
— капитан 1-го ранга Офан, офицер штаба ВМС Франции
А вот немецкое командование спокойно восприняло события в Ла-Манше и на его побережье. Бегство остатков неприятельских сил меркло на фоне триумфального входа вермахта в Париж и фактической капитуляции Франции 22 июня 1940-го. Как позднее признавал фельдмаршал люфтваффе Альберт Кессельринг, тогда нацисты попросту не задумывались, «что Англии и Франции удалось эвакуировать более 300 тысяч человек. По нашим подсчётам невозможным было число, даже в три раза меньшее».
При этом стоит оговориться: как раз люфтваффе делало всё, чтобы сократить этот показатель. В дни «Динамо» немецкие лётчики усердно обстреливали и бомбили как ожидавших исхода людей противника, так и принимавшие их суда. От действий нацистской авиации погибло не меньше 2000 солдат союзников и пострадало около 100 транспортов, включая помеченные Красным крестом плавучие госпиталя. Всё это совершенно не вяжется с теорией про «добрую волю» Гитлера, будто бы желавшего задобрить британцев и склонить их к перемирию.
Да, в те дни фюрер много разглагольствовал про отсутствие претензий к Британии и реальность мира между двумя империями — пусть только англичане протянут руку сами. Но эти рассуждения никак не противоречили специфическому видению мира по-гитлеровски и нисколько не означали его сознательного отказа добить врага в Дюнкерке. Просто в нужный момент Гитлер и его командующий сухопутными силами Вальтер фон Браухич усмотрели стратегический приоритет в наступлении вглубь Франции — и этот расчёт сработал.
В Британии же успех операции «Динамо» стал первой радостной вестью с самого начала войны. Неудивительно, что новость о спасении сотен тысяч солдат подданые Его Величества восприняли почти как триумф. Хотя даже сообщавший об исходе из Дюнкерка премьер Черчилль позволил себе редкую для военного времени откровенность. «Ни в коем случае не следует считать случившееся победой. Войны эвакуациями не выигрывают», — сказал политик Палате общин 4 июня 1940 года.
Правительство Черчилля и формально не выбиравший его народ ждало одно из самых тяжёлых испытаний в национальной истории. Соединённому Королевству предстояло год стоять в одиночку против казавшейся непобедимой нацистской империи. Но это будет уже совсем другая история.
Основные источники статьи:
Дашичев В. «Что говорят источники о событиях под Дюнкерком?»;
Дивайн Д. «Девять дней Дюнкерка»;
Дурандина Е. «”Начало конца для французов”: хроника операции под Дюнкерком»;
Котов А. «Британцы бросили французов? 8 “школьных” заблуждений об эвакуации из Дюнкерка»;
Лиддел-Гарт Б. «Вторая мировая война»;
Ширер У. «Взлёт и падение Третьего рейха»
На главном фото – эвакуированные из Дюнкерка солдаты обедают на лондонском вокзале, 31 мая 1940 года. Фото: Wikipedia / Saidman (Mr), War Office official photographer
.jpg)
