Кадр из фильма "Цельнометаллическая оболочка" (реж. Стэнли Кубрик, 1987)
Сегодня в России отмечают День памяти и скорби — годовщину нацистского вторжения в СССР. По этому случаю мы публикуем обзор новинок художественной литературы о войне, вышедших на русском за последний год. Каждый из этих текстов ценен по-своему и посвящен отдельной теме, но объединяет их непринятие и неприятие насилия.
Кадр из фильма "Цельнометаллическая оболочка" (реж. Стэнли Кубрик, 1987)
Четыре романа Оксаны Кирилловой, образующие цикл, вступают в диалог с новыми художественными книгами о Холокосте и Второй Мировой войне — к сожалению, это не частый случай на пространстве постсоветской словесности (и потому особенно важный). Но выделяет эти тексты, пожалуй, одна из самых необычных попыток рассказать о событиях Холокоста за последние годы.
Сюжет развивается по модели, известной по многим другим текстам о Холокосте — это история становления нациста. И здесь ощущается в хорошем смысле слова искусственность, выдающая знакомство автора со многими источниками и литературой: герой, который принимает решение связать свою жизнь с «движением», ничем не отличается от миллионов таких же немцев. Виланд — сын обедневшего фронтовика, удачно попавший на выступление разъезжающего на мотоцикле нацистского пропагандиста (его фигура также стереотипна, что могло бы обернуться иронией, если бы не было так страшно: это Генрих Гиммлер).
Герой примыкает к «движению»: это почти единственное, что можно сказать о том, «как» Виланд попал к нацистам. Казалось бы, на это можно возразить, что такой реконструкции недостаёт психологической глубины, однако думается, что именно здесь Оксана Кириллова попадает в самую точку: мы действительно не можем проследить личный путь немца в нацисты — всё, что у нас остаётся, это попытка индивидуализировать имеющиеся у нас представления. (Напомню, что никакой особой психологической глубины Ханна Арендт не увидела и в Адольфе Эйхмане). Автор делает это ярко и убедительно, часто вкладывая в уста персонажей обильные цитаты из реальных документов.
Это важная установка текста: мы никогда не узнаем «типичной» истории «типичного» немца, того, как он стал нацистом — просто потому, что каждый случай уникален, и любой коллективный портрет в интерьере весьма условен. Истории «обычных» немцев нам уже гораздо лучше знакомы через призму научных и популярных книг, и только на их основе мы пытаемся что-то обобщать. Но если первый роман рассказывает о становлении нациста, то остальные — о его разочаровании и изменении. В них тоже много исторических допущений — Виланд персонаж собирательный и основанный в том числе на редких источниках, свидетельствующих о признании немцами ответственности и вины ещё во время войны — но гораздо важнее сама возможность его трансформации.
Впрочем, в романах есть и почти детективная линия: попытка разобраться в прошлом семьи, которая — стараюсь обойтись без спойлеров — возможно, каким-то образом связана с Виландом. Оксана Кириллова напоминает нам, что история, сколь угодно старая и страшная, может быть поведана и как расследование — именно это придаёт ей личный и субъективный характер.
Редкое для нашего времени и весьма удачное произведение в жанре эпистолярного романа. Переписка двух советских людей — русского Виктора и немки из Поволжья Клары — превращается во что-то большее. Конечно, они идеалисты, верят в светлое будущее, хотят жить и трудиться — возводя жизнь и труд в ранг подвига.
Стереотип ли это о тридцатых годах? Кажется, что не совсем: герои типичны только как большинство людей той эпохи и думается, что советская критика могла бы назвать их «удачным обобщением» — к тому же со множеством исторических деталей. Но никуда не уйти от сталинского террора и тревожного предчувствия войны: недомолвки и проговорки о репрессиях уходят в подтекст, а события, меняющие мир вокруг, обсуждается увлечённо и горячо. Форма соответствует содержанию — письма субъективны, но только таким и может быть историческое свидетельство, как и дневники, которые ведут герои, будучи сознательными комсомольцами. Кажется, о многом они уже догадываются, но не решаются говорить открыто.
Автор проникает в суть своих героев глубже, чем они сами, однако не навязывает им своего знания об их эпохе: никакого внезапного прозрения не происходит и, чтобы что-то начать понимать, люди должны стать жертвами истории. Возникает особое ощущение присутствия, особенно сильное потому, что читатель знает больше, чем герои — этакий исторический саспенс — и ждёт, когда они наконец заметят то, что до сих пор ускользало от их внимания. Общая память в письмах создает для них совместное пространство — скорее воображаемое, чем реальное.
История неизбежна: не будь 22 июня, они вполне могли бы стать жертвами репрессий. Виктор и Клара ведут диалог не только друг с другом, но и со свой эпохой — и с нами. Исторический любовный роман в самом возвышенном смысле этого слова.
Ромен Гари известен русскому читателю в том числе как автор изысканных любовных романов, и в «Европейском воспитании» любовь также играет важную роль — как, возможно, единственное средство против разрушительного воздействия войны. Название не случайно: это история взросления, написанная в перекличке с «романами воспитания». Вот только сейчас взросление и воспитание происходит на войне. История о партизанах на узком и кровавом клочке земли, где-то в пограничье между Польшей, Литвой и Беларусью. Партизаны — люди подполья, и это ключевая метафора романа, так как для литературы экзистенциализма «взгляд снизу» был особенно важен. Это чувство только усиливается от сознания того, что каждого из героев могут в любой момент убить. Смерть не просто рядом — она почти случайна. Борьба партизан оказывается в каком-то смысле более честной, чем боевые действия на фронте, ведь их земля уже занята врагом.
Готовя переиздание «Европейского воспитания», Ромен Гари ввёл в качестве персонажа неуловимого — ибо не существующего — «Партизана Надежду», который должен был в решающий момент возглавить общее восстание партизан в немецком тылу. Критики видели в этом намёк на генерала Шарля де Голля, но важнее, кажется, другое: опыт партизанской борьбы, каким его описал французский классик, показывал, что люди могут сплотиться и без всякого вождя.
Свой текст Ромен Гари создавал во время войны. Сложно уйти от впечатления, что для писателя его роман был способом выжить и найти какую-то опору. Он многое домысливал, его историческое воображаемое создавало яркую, хотя и не во всём достоверную картину. Портреты некоторых его партизан намеренно нереалистичны, но это кажется скорее удачей: в подполье человек вдруг чувствует себя гораздо свободней. Экзистенциализм в высшем смысле слова — и Жан-Поль Сартр увидел в нём своего идеологического противника.
Одна из самых необычных книг о войне последнего времени — о медсестре Фрэнки Макграт, которая отправляется добровольцем во Вьетнам, а вернувшись, вступает в антивоенное движение. Действие первой половины книги разворачивается в залитых кровью больничных палатах, в душных комнатах гостиниц, в пьяных офицерских клубах. «Девушка из хорошей семьи» — почти стандартная героиня американской литературы — не только превращается в первоклассную хирургическую медсестру, но и понимает ужас и бессмысленность войны.
Автор делает удивительный ход: чтобы открыть в себе истинно женские (с точки зрения мужского мира) качества — милосердие и сострадание — современная девушка должна оказаться на войне, хотя и переживёт этот травматичный опыт совсем иначе, чем мужчина. Для медсестры в какой-то момент уже нет разницы между своими и врагами — только между ранеными и мёртвыми. И уже здесь, согласно канонам литературы, девушка встретит любовь как единственный способ противостояния войне.
Но общество не готово к тому, что женщина тоже может стать настоящим героем. Вслед за тем и антивоенное движение, и борьба за равную историческую память не хотят открыто принимать женщин. Люди, с которыми встречается Фрэнки после своего возвращения, как будто не слышат её: даже семья относится к ней с немым осуждением. В этом смысле перед нами текст о феминизме: взросление и осознание себя женщиной становится частью движения за мир.
Густав Хэсфорд. «Цельнометаллическая оболочка»
Книга, послужившая основой для одного из главных фильмов о войне. Опыт Вьетнама был слишком травматичен, чтобы писать о нём в привычном жанре, и хотя перед нами художественное произведение, создано оно на основе журналистских текстов и записей для себя — проще говоря, автофикшн 1970-х годов.
Автора упрекали в излишней «репортажности», но ведь писал он в годы расцвета «новой журналистики». Интересно, что первоначально Густав Хэсфорд сотрудничал с организацией, помогавшей издавать произведения ветеранов Вьетнамской войны, но через несколько лет переключился на семинар по научной фантастике: пережитое было больше похоже на неё, чем на реальность.
Три части небольшого романа отличаются не только по сюжету, но и по стилю — это, кажется, изменения пораженного войной сознания героя-повествователя, Шутника, привыкшего смеяться над происходящим, другими и собой. Доводя до абсурда культ маскулинности, «Краткосрочники» (таково оригинальное название) едва ли не впервые рассказали о учебной части будущих морпехов: людей превращают в солдат вдали от войны, и в этом её страшное влияние.
Вьетнамская война скучна, как и всякое бессмысленное действие — бессмысленность и скука и определяют человеческое существование в середине XX века. Победить в такой войне невозможно. В каждой части романа есть по крайней мере один герой, который сходит с ума, ведь «псих — это человек, который только что осознал, что творится вокруг». Журналист на войне теперь ещё и должен её «продать» как можно большему числу людей, чтобы они записались добровольцами. «Я сражаюсь за то, чтобы в этом мире лицемерие могло спокойно процветать. Мы встретились с врагом, а он, как оказалось — мы сами. Вьетнам — это когда ни за что не надо извиняться… Война — это как шумный завтрак. Война это весело. Война излечивает рак — раз и навсегда».
Читая этот текст, понимаешь, почему именно Вьетнамская война разделила современную историю культуру США на «до» и «после». Современные ЧВК взяли на вооружение милитарную идеологию «Цельнометаллической оболочки» — причём скорее фильма, чем книги — не заметив её иронического и трагического подтекста.
