Материал подготовила команда проекта «Синие капибары», в котором наставники работают с начинающими журналистами.
«Это наша горка, отсюда мы все в детстве катались», — Марк Алимбеков родился и вырос на Дербеневской улице Кожевнического района Москвы в семье фабричных рабочих. Он показывает на спецвход в метро — небольшой здание с крышей-горкой, по которой и скатывались дети. Детских площадок тогда в районе не было. Сейчас же и детей здесь не видно.
Из других развлечений у детей нулевых были прятки от бездомных, лазание по металлоконструкциям и перебрасывание камней через гаражи, рассказывает 28-летний Марк.
Несколько обшарпанных домов на Дербеневской улице буквально зажаты между современной Москвой с ее бизнес-центрами, широкими улицами и магазинами. На соседней Кожевнической улице уже начинается Центральный административный округ — это самый центр столицы.
В 16-м веке Кожевники заселили ремесленники, а с 18-го их стали вытеснять работники заводов и фабрик. Самым крупным производством в этой местности стала мануфактура Эмиля Цинделя, расположившаяся на Новоспасской набережной. Её история начинается в 1823 году, когда швейцарец Бухер построил в Кожевниках ситценабивную мастерскую. Во второй половине 19 века предприятие перешло в собственность Цинделя, а в 1847 году было образовано Товарищество ситценабивной мануфактуры «Эмиль Циндель». После революции предприятие переименовывали еще несколько раз: сначала в Первую ситценабивную фабрику, а затем в 1970-е годы в Московскую. Здесь производили ткани, белье, салфетки и скатерти.
В 2000-х фабрику закрыли. Теперь в её помещениях расположен деловой квартал «Новоспасский». О прошлом квартала теперь напоминает памятник рабкору газеты «Правда» Николаю Спиридонову, погибшему в 1922 году. По версии советской прессы тех лет, Спиридонов был убит «расхитителями социалистической собственности» прямо при исполнении служебных обязанностей: «Он не успел поставить подпись — перо застыло в мертвой руке».
«Тут уже начинается бизнес-квартал. Правда, это его здание как будто заброшено. Думаю, его снесут. И наши дома разъебут тоже. Все по очереди», — Марк показывает на «Новоспасский». На Дербеневскую улицу выходит непарадная часть квартала — она так и не была отреставрирована.
На другой стороне улицы расположены четыре исторических здания. Их построили в начале 20-го века году для рабочих мануфактуры. Раньше их разрезала товарная железная дорога, проходившая прямо между домами. В 2000-х рельсы еще лежали, теперь о них напоминает только светофор и шлагбаум напротив.
Один из цинделевских домов – действующий технический колледж, в котором раньше обучались будущие рабочие ситценабивной фабрики, прибывшие из провинции за лучшей жизнью. Здесь училась и мама Марка – Оксана Алимбекова. В 1987 году бабушка Марка отправила из Саратова в Москву 14-летнюю Оксану учиться и работать. В общежитии Оксана познакомилась с будущим отцом Марка, правда, семья не сложилась: тот ушел от жены и сына в раннем детстве Марка.
Два других пятиэтажных дома – жилые, разбиты на коммунальные квартиры для бывших рабочих фабрики. В одном из них и живет Марк с мамой. В трехэтажном здании, как и прежде, общежитие. В 2004 году рабочие получили возможность арендовать у государства свои комнаты по договору социального найма на безвозмездной основе.
На Дербеневке живут бедно: в общежитиях отслаивающаяся краска на стенах, потемневший и отваливающийся кирпич, старая мебель, желтые потолки и огромные окна с рассохшимися деревяными рамами и выбитыми кое-где стеклами.
Все три дома власти Москвы обещают расселить с 2025 по 2029 год. Эти дома попали под программу реновации, подтверждает портал мэра столицы. Пятиэтажки жилищная инспекция признала историческими зданиями, сносу они не подлежат, но и жилыми не останутся. А вот общежитие ждет судьба «двухэтажки» по соседству – ее снесли несколько лет назад. Теперь там пустырь, по которому жители «общаги» гуляют с собаками.
Прямо за пустырем активно растут свежие небоскребы ЖК «Эра». С другой стороны «рабочих» домов строится гигантское жилое здание «Клубный дом Opus». На фоне этой тотальной застройки квадрат из трёх исторических зданий выглядит как зона отчуждения, где уже много лет не развивалось никакой инфраструктуры: до ближайших крупных продуктовых — «Пятёрочки» и «Чижика» пешком идти около 15 минут, детских площадок и скверов нет.
Жители домов Цинделя вспоминают, что раньше прямо напротив них был парк. По архивным данным, на месте бизнес-центра «Полларс» располагался стадион «Труд»: там можно было перекусить в буфете, а зимой – покататься на коньках.
Теперь из социальной инфраструктуры на Дербеневской — открытая автобусная остановка и железнодорожная станция «Дербеневская», построенная в 1905 году. Сама улица пустует: из доступных общественных пространств остался пустырь за цинделевскими домами, где местные жарят шашлык на бетоне и выпивают.
Дети улицы
Из подростковых увлечений у ребят Дербеневской улицы были алкоголь и легкие наркотики. Но один из них, Яков Тюрин, предпочитал психоактивным веществам компьютерные игры и вообще редко выходил из дома. Как и у Марка, мать Якова переехала подростком на Дербеневку из деревни, только из Тамбовской области:
– Мама работала на станке, ткань выравнивала, на пенсию выходит раньше, так как работала на вредном предприятии. Но пока выплаты не начались, она работает на трех работах. Её профессия больше не востребована, теперь она работает уборщицей, – рассказывает Яков Тюрин.
У 28-летнего Якова диагностировано шизотипическое расстройство. Причины заболевания могут быть как генетическими, так и обусловленными неблагоприятной социальной средой. Симптомы: эксцентричное поведение, аномалии в мышлении, трудности в общении.
С 16 до 20 лет он страдал депрессией: «Я мог не бриться, не мыться, просто лежать – и всё. В таком состоянии ты чувствуешь себя будто ты статуя, набитая ватой». Главной причиной депрессии Яков называет новость о том, что его отчим не является его биологическим отцом, а отец ушел из семьи в его детстве.
По словам Якова, выйти из депрессии его сподвигли психологические проблемы матери, которые он связывает с кризисом среднего возраста: «Она могла встать и начать что-то делать, но при этом ревела и плакала». Тогда он решил пойти в спортзал, нашёл работу и стал уделять гораздо меньше времени компьютерным играм.
– Я увидел в себе слабость мамы, увидел в себе это ревущее. А я по сути так же выглядел: скомкал себя, зажал от всего мира – и всё. И я встал перед выбором: либо продолжить жалеть себя, либо начать выражать гнев. Я уехал в свою деревню в Тамбовской области, чтобы пропустить через себя всю боль — есть такая техника в психотерапии, – вспоминает молодой человек.
Яков не уточняет, как он «пропускал через себя» боль, но его жизнь действительно наладилась. Он начал общаться с отцом, который затем подарил ему квартиру. Теперь молодой человек живет отдельно в собственном жилье с женой и работает веб-дизайнером.
Свои и мамины психологические проблемы Яков объясняет травмой от ухода отца из семьи и влиянием улицы. Замкнутое сообщество бывших работников фабрики, в котором проводили детство он и его сверстники, и сама Дербеневка, по его словам, угнетала и мешала развитию.
– Большинство алкашей, которые здесь в Москве – это по большей части приезжие из деревни, потому что они несут оттуда этот вайб. Никто из нас не выбился особо в люди. Мы не видели хорошей жизни, по сути. Что у нас было: беготня по трубам и гаражам, такое, знаешь, гетто. Из-за тесных улиц, маленьких проемов между домами, темных закоулков появлялось ощущение замкнутости. Обстановка очень сильно влияет на человека, – рассуждает он.
Сколько людей живет на Дербеневке, сложно сказать. В одном доме три этажа, а в двух других – четыре. На каждом этаже по две квартиры, но сколько семей живет в конкретной, определить сложно.
Несмотря на то, что Яков всю жизнь прожил в Москве, он не мыслит себя москвичом: «Мы не впитали в себя этот город». Но и тамбовчанином себя не ощущает — ведь он там никогда не жил.
У 28-летнего Макса Альховко – приятеля детства Марка и Якова, выросшего на Дербеневке, – другие воспоминания. Мы садимся в его новенькую «Хонду» и едем по району. Макс с ревом разгоняет тачку: «Злая, да?». Становится страшно, прижимаюсь к спинке кресла. Останавливаемся на пустыре напротив давно заброшенного детского сада: обнесенного сеткой каменного здания с дугообразным декором.
«Это место, где мои одноклассницы лишались девственности. Тут мы пили страйк вёдрами. Ностальгия», — говорит Макс.
Он уехал с Дербеневской сразу, как появилась возможность — жить в коммунальной квартире ему не нравилось. На первую же зарплату официанта в 20 лет переехал на юг Москвы, где снял с друзьями квартиру. Вскоре стал работать по профессии, полученной в колледже, – логистом. Теперь Альховко изредка приезжает на родную улицу навестить маму на пенсии — до развода она вместе с мужем работала на ситценабивной фабрике. После расставания отец Макса переехал, а они с мамой остались на Дербеневке.
– Как тебя сформировала улица?
– Я думаю, сделала сильнее. У меня ещё есть такая проблема врожденная, – Макс показывает на свои руки, у него укорочены фаланги пальцев, – Это тоже оставило свой отпечаток. Дети жестокие. Приходилось много драться. Тут не было плюшевых детских площадок и мамочек с колясками – тут больше было собак и пьяных людей с шампурами. Думаю, в жизни мне это помогло.
Архитектурный обозреватель Ольга Мамаева рассказывает, что во второй половине 20-го века район Павелецкой был очень жестким, там действовали законы улицы. У местных даже бытовало выражение «поехать в Москву, в город». «Так они себя ощущали — как будто это какое-то другое место, не Москва», — говорит Ольга. Сейчас бизнес-квартал под боком и разрастающееся премиум-жилье диктует свой тон бывшей промышленной улице: рабочие коротают досуг в коммуналках и общежитиях, а мигранты, заселившие улицу на время стройки ЖК, тихо собираются в «Чайхане».
Макс говорит, что не испытывал никаких проблем в социализации с детьми из других социальных слоев, как и его друзья с Дербеневки: «Когда приезжал в “белый и пушистый” район, было проще общаться с людьми. Ну, в гости было позвать проблематично и моментами неприятно – коммуналка, все дела. Но в принципе, когда родителей не было, приходили». В воспитании Максима активно участвовал папа – «спортсмен, мастер на все руки, человек-легенда» родом из Беларуси. Сейчас отца уже нет в живых.
Из заброшки мы идём в Церковь Троицы Живоначальной в Кожевниках, построенной в середине 17-го века: «Сюда все ходят на Пасху. Утром пьют в заброшке “блейзер” и “страйк” (слабоалкогольные напитки с добавлением фруктовых соков), а потом идут сюда. Очень удобно».
– Знаешь, что означает Дербеневская улица? Непроходимый лес (согласно этимологическим исследованиям, название улицы произошло от слова «дерба» или «дербина» — залежь, заросшая лесом).
– Как раз Яков рассказывал об ощущении замкнутости, которое вызывает улица.
– Я думаю, это от внутреннего состояния больше зависит. Мне кажется, даже в самом непроходимом лесу можно найти хорошую лужайку для души.
Рабочая ностальгия
Мы с Марком стоим на пустыре – здесь два года назад снесли «двухэтажку», общежитие из комплекса жилых домов для рабочих фабрики. По правую руку – общежитие-«трехэтажка», а по левую за забором вытягивается будущий ЖК «Эра».
– Мы все здесь погрязли в мыслях о лучшей жизни. Мы сейчас буквально стоим на пересечении двух миров – Москвы и провинции, – рассказывает Марк, – По сути, кусок деревни вытащили из Тамбова и сюда – буфф – плюхнули. А там-то в деревне у них не мелькает перед глазами всего этого, и они, может, счастливее поэтому. А тут это, как это между странами? Пограничная зона.
Мы поднимаемся в коммунальную квартиру Марка. Соседи не обращают на нас внимания. Проходим мимо крохотной кухни: помещения не больше трех квадратных метров с облупленной краской на потолке — в комнату Марка — сейчас он делает здесь затяжной ремонт: обои наклеены наполовину, зато со старой мебелью хорошо сочетается рейл для одежды вместо громоздкого советского шкафа.
В узкой проходной: вытянутая комната Оксаны Алимбековой, по планировке напоминающая кинозал. К одной стене прижат диван, к параллельной — телевизор. Другой мебели в комнате нет. Стены комнаты ободраны, обоев нет — до ремонта маминой комнаты Марк пока не добрался.
«Давайте побыстрее, фильм интересный идет», – говорит Оксана. На вопрос о том, кем она работала на фабрике, она отвечает без запинки: «Аппаратчик аппретирования отделочных тканей».
На остальные вопросы женщина реагирует неохотно и расплывчато:
– А когда фабрика закрылась?
– Ну ты и спросила, ё-моё, в девяностых, в нулявых, я чё их, считала?
– Насколько вообще было сложно искать работу после закрытия фабрики?
– Кто ищет, тот всегда найдет. Говно всегда есть за кем подбирать.
После закрытия ситценабивной фабрики Оксана работала на других местных производствах: «Духи разливала, конфорки делала, в пекарне работала, рыбное филе готовила».
Когда заходит речь о работе и досуге во времена работы завода, Оксана немного оживляется:
– У нас на первом этаже общежития свой “красный уголок” был (красный уголок – пространство в противовес религиозному красному углу. В советских учреждениях там обычно помещался портрет Ленина, знамя, вымпелы и прочая наглядная агитация – прим. ред.). Дискотеки были, ребята приходили. Фабрика нас всегда кормила. Выдавали нам сухой паек, хлеб, масло, колбасу, печенья со столовки. Мне на фабрике очень нравилось, – продолжает Оксана. – Во-первых, мы все учились вместе и как попали в одну смену, так и работали. Хорошо было. На праздники всегда поляны собирали. И мастера к нам приходили, и директора – с нами веселее было. Зарплаты неплохие были. Работали в три смены: утро, вечер и ночь. Жалко. Если бы не закрылась фабрика, я бы до сих пор работала с удовольствием.
«В Советском союзе идентичность рабочего не была покрыта чувством неудачи, как в капиталистическом мире», – рассказывает Олеся Меркулова, аспирантка факультета антропологии Европейского университета. Она предполагает, что жители трех домов на Дербеневке, этого «осколка Союза», впитали ощущение неудачи вместе с приходом в Россию капиталистического строя: «У них было некоторое положительное чувство себя, которое ушло вместе с развалом СССР, и ничего, кроме ощущения себя как маргиналов, они не приобрели».
Оксану и сейчас жизнь на Дербеневской вполне устраивает:
– Хороший район, рядом вокзал.
– Можно в Саратов отправиться в любой момент, – шутит Марк.
У мамы Марка диагностирована алкогольная деменция. Причина заболевания — гибель нейронов головного мозга. Болезнь развивается вследствие длительного употребления алкоголя и сопровождается нарушением мозговых функций. Симптомы: поверхностность мышления, эмоциональная нестабильность, заторможенность, нарушения памяти. «Раньше могла по три бутылки “Охоты крепкой” по вечерам выпить», – рассказывает Марк (в одной бутылке – 1,25 л., содержание алкоголя – 8,1%).
Сейчас Оксана не пьёт и практически не выходит из дома. «У нас дома алкоголя нет. А чтобы купить – это нужно выйти из дома, сходить в магазин – это сложно. Иногда соседка угощает, но я с этим борюсь», – продолжает Марк.
Марк, Яков и Макс утверждают, что большинство жителей домов Цинделя – алкоголики. – Это же социальный наркотик. Всё по цепочке начинается, у нас же многие из деревень, а для деревенских – это чисто естество их. Свободное время – идем глушить. А все же рядом друг с другом находятся, вон, в коридор вышел, можешь присоединиться», — рассказывает Марк.
Олеся Меркулова связывает алкоголизм в деревнях и местах компактного проживания рабочих с «обесцениванием смыслов на государственном уровне». Советский Союз предлагал людям конкретную систему ценностей: труд, коллектив и равенство. С развалом союза стрелки ценностных координат перепутались и ориентиры пропали. Олеся предполагает, что для бывших рабочих фабрики эти процессы «ощущаются острее», потому они живут прошлым, ведь «настоящее им ничего не дало».
Ожидание расселения
Мы поднимаемся по соседнему дому – он, в отличие от дома Марка, сохранил исторические лестницы с резьбой. Вход в подъезд обрамляет резной козырёк. Лестничные клетки непривычно широкие, потолки — высокие. Люди, которых мы встречаем на пути, подозрительно оглядываются. В углу у окна курит женщина.
– Здравствуйте.
– Здрасте.
– Я пишу репортаж про Дербеневскую улицу и ее жителях. Можно с вами поговорить?
– Идите в музеи, библиотеки. Что мне рассказать? Мы тут все ждем расселения. Здесь 20 лет ничего не меняется, за окном один и тот же вид.
Марк считает, что очень сильно на состояние жителей влияет контраст между «зоной» из четырёх домов и остальной Москвой, которая стремительно развивается.
– Маргиналы мы, маргиналы. Когда ты видишь настоящую Москву, я думаю, это очень влияет на состояние, – рассуждает он. – Чувство бедности возникает на контрасте с подлинными москвичами, потому что мы в центре реально живём: одну-две станции проехать, и ты видишь настоящую жизнь как будто. И возникает диссонанс. Хочется свою тревогу по этому поводу убрать.
Елена, жительница Дербеневской, как и Оксана, скучает по времени, когда работала на фабрике: «У нас весело было, мы молодые были, кушали вместе, питались вместе, денег не было. На работу ходили все вместе». После закрытия фабрики Елена сменила много работ, сейчас «стабильно работает» кладовщиком-распределителем.
Как и большинство, Елена ждет расселения: «Так хочется, чтобы нас расселили. Про нас все забыли, про расселение молчат. Мы, наверное, тут уже до пенсии. Дети уж, наверное, вырастут. Последний раз дом ремонтировали, когда я наверное ещё на фабрике работала. Потолки все разваливаются».
Елена вспоминает, что раньше на их доме висела красивая чугунная табличка с датой постройки дома: «Ничего не осталось».
Из подъезда выходит приятельница Елены, и они с улыбками продолжают вспоминать молодость и работу на фабрике:
— На ночную все вместе девчонками собирались и шли толпой…фабрика до сих пор снится, — говорит Елена.
– Я сегодня только говорила: почему разорили все кожзаводы, ситценабивную фабрику, дрожжевые заводы. Знаете, сколько тут заводов было? Рядом вот химзавод. За химзаводом дрожжевой завод. Наша ситценабивная, кожзавод на нашей улице и кожзавод на Летниковской. Ужас. Стеклозавод вот не разорили, перенесли в Подмосковье, — продолжает приятельница.
Из общежития, слегка пошатываясь, выходит раскрасневшийся мужчина. Это электрик Юра, он обслуживает дома на Дербеневской. У него немного заплетается язык, и речь сливается в одно тягучее предложение.
– В прошлом году снесли двухэтажку. Двухэтажная такая была конюшня. А эти коридоры (герой имеет в виду коридоры общежития) — как тюрьма. Привожу как-то своего друга сюда, а он сидел. Говорю ему: “Здесь раньше тюрьма была”, — а он смотрит и говорит: “Похоже”».
Юра к расселению безразличен: он поселился на Дербеневке относительно недавно и, по его словам, у него есть своя квартира в Подмосковье. Здесь он живет, потому что работа под рукой.
Из окна второго этажа общежития выглядывает женщина и кокетливо машет рукой Юре.
— Я ее не знаю. Показывает что-то, улыбается. Наверное, больная какая-то.
— Много тут таких?
— Да полно.
— А чем болеют?
— Психические расстройства.
Преображение
Дербеневская улица, как и остальная часть Павелецкой, стремительно превращается в район премиум-класса, где нет места коммунальным квартирам и общежитиям рабочих. Единственное, что будет напоминать о промышленном прошлом улицы — джентрифицированная ситценабивная фабрика и возможный музей на месте жилых домов Цинделя. Остальную часть улицы займут состоятельные жители новых кварталов.
– Сегодня район Павелецкой превращается из оторванного от тела центра, заброшенного промышленного района в глянцевый “сверхурбанизированный” район, теряя при этом свою память о прошлом, в том числе, своё архитектурное наследие, — рассказывает Ольга Мамаева, — Процесс гиперурбанизации, который накрывает Москву, уже неостановим, и места компактного проживания рабочих, конечно, исчезнут. Удивительно, что такие дома, как на Дербеневской, еще остаются. Идёт очень плотное замещение тканей города. И на месте старых районов появляются совсем другие: роскошные, комфортные и пустые — потому что часто люди просто вкладывают деньги в эту недвижимость, а сами живут в совершенно другом месте.
По собянинской программе реновации переселяют домами: жильцы все вместе переезжают из ветхого жилья в новое. Пустыря, где жители Дербеневки жарили мясо на бетоне и запивали «Славянской», больше не будет. Не будет и общей жилплощади – каждому достанется по квартире. Изменит ли это досуг рабочих Дербеневской – остаётся вопросом.
Сейчас Марк лечится от депрессии в психоневрологическом диспансере. Раз в неделю он посещает профилактические занятия для пациентов ПНД.
– Недавно провёл занятие для них. Я когда прихожу, всегда дают одно и то же, ну я и решил как-то разнообразить. Показал им волны, основы движения. Вроде понравилось.
Марк увлечен современным танцем. Три года назад он пошёл в студию изучать современные стили: illusion, robot, animation. С тех пор это стало его ключом к самореализации, теперь он собирает коммьюнити танцоров и организует локальные танцевальные мероприятия. Его мечта – зарабатывать на преподавании танцев. Но пока он проводит занятия для знакомых, собирая в зале по четыре-пять человек, а зарабатывает — курьером. Сейчас временно не работает: «Нужно поправить здоровье».
Яков работает дизайнером сайтов и хочет совершенствоваться в этом деле. Его хобби — хайкинг. Недавно он покорил свою первую вершину. Несмотря на переезд, Яков все еще борется со своей внутренней Дербеневкой: «Я сейчас из этого выбираюсь, но это видно по еде, одежде… питаюсь бутербродами, ношу скудную тёмную одежду»
Макс путешествует по миру, недавно вернулся со своей девушкой из Таиланда, Дербеневка для него давно осталась в прошлом. О чем мечтать, Макс пока не знает: «Моя мечта — обрести мечту».
Фотографии: Анастасия Анисина
